Читать книгу "Шесть Иванов — шесть капитанов[сборник] - Анатолий Васильевич Митяев"

И случилось как-то, что Петя свой ножичек потерял. Совсем далеко уплыли путешественники, а Петя всё вспоминал ножичек, представлял, как лежит он в траве, где никто его не увидит.

Но Петя напрасно думал, что никто не видит ножичка. На рассвете, когда все, кроме солнышка спят, да и солнышко-то из-за края земли ещё не поднялось, почему-то вдруг проснулась тоненькая осинка. Оглянулась она на спящие сосны, на куст можжевельника, похожий на огромного зелёного ежа, и хотела снова задремать. Да заметила прямо под собой ножичек; его острое, блестящее лезвие было открыто. Страшно стало осинке: таким острым лезвием с одного раза можно перерезать её ствол. Задрожала она от страха, затрепетали листья на ней.

Первым услышал осинку клён. Не понял он спросонок, о чём шепчет она, тряхнул сердито своими похожими на большие звёзды листьями, заругался, что спать не дают. А когда разобрался, в чём дело, зашумел так, что разбудил вековую сосну на опушке. Та качнула тяжёлыми ветками, и пошёл разговор по всему лесу. Только в самой дремучей чаще молчали деревья: там стоял дуб — самый старый и самый мудрый во всём лесу. Его нельзя было будить. Но тут над землёй солнышко поднялось, и дуб сам проснулся. Услышал он, как все вокруг говорят, что ножик хотел осинку под самый корень срезать, и приказал, чтобы виновного к нему немедленно на суд доставили.

Ножичек, конечно, не хотел срезать осинку. Да так бывает не только у деревьев, но и у людей, если сами своими глазами не видели, обязательно придумают то, чего не было.

Деревья ходить не могут: у них корни в земле. Чтобы исполнить приказание дуба, стали они из ветки в ветку передавать ножичек. Делали это деревья, которым не то что складной ножичек, топор не страшен.

Скоро очутился ножичек под дубом, лежит не шевелится.

— А ну-ка отвечай! — загремел дуб. — Зачем ты хотел осинку загубить? Что и кому она плохого сделала?

Думал ножичек сказать, что он без хозяина ничего не мог бы срезать, даже если бы захотел, но промолчал. Показалось ножику нечестным сваливать вину на другого, тем более что Петя и от пыли его чистил и точил на камне.

— Ах вот как, ты не хочешь отвечать? — рассердился дуб. — Бросьте его, деревья, в болото! Пусть его ржавчина съест.

И опять из ветки в ветку стали деревья передавать ножичек, тащить его к болоту. Так бы и погиб складной ножичек, да хорошо, на пути семья подберёзовиков встретилась.

— Стойте! — закричали они. — Этот ножичек хороший. Он деревьев не губил, он грибы под самый корешок резал, по всем правилам. Если бы не он, то нас на свете не было бы. Мы это точно знаем. Мы сами на том месте выросли, где старый гриб не сорван был, а срезан.

Остановились деревья, стали совета у дуба спрашивать. Тут дуб подобрел и сказал, чтобы отнесли складной ножичек на лесную дорогу, по которой грибники ходят. Может, кто найдёт его там.

На городском пруду

Всю зиму кряква и селезень прожили в тёплом доме. А когда наступила весна, их вместе с другими утками посадили в большую клетку, погрузили в автомобиль и повезли на городские пруды. Крякву с селезнем выпустили в небольшой, круглый, как карманное зеркальце, прудик. В самой середине его на крепких столбах был устроен дощатый помост, окрашенный зелёной краской. На помосте лежала охапка сухой травы и кучка тонких прутьев.

— Красота! — крякнула кряква и взобралась на помост. — Ты посмотри, селезень, нам даже не придётся хлопотать о строительном материале для гнезда — здесь всё есть.

— Благодать! Блаженство! — булькнул селезень, полоскавший клюв в свежей воде.

Он ловко, как вёслами, заработал лапами и помчался прямо к кормушке: с берега сторож парка сыпал туда пареные зёрна пшеницы.

Поздней ночью весь город уснул. Не спали только электрические фонари — они светили; не спали кряква с селезнем — они вслух мечтали.

— Вот так и будем жить, — говорила кряква. — Никто нас не обидит здесь. Озорных мальчишек прогонит милиционер. Кошка к нам не подберётся. Ведь правда не подберётся?

— Не подберётся. Где ей подобраться, — соглашался селезень. — Кошки не умеют плавать. И вообще они боятся воды.

Так говорили они до рассвета. На рассвете селезень принялся строить гнездо. Прутья он перемешал с травой, и гнездо было готово. Тогда кряква снесла в новом доме первое яйцо.

Она несла яйца всю неделю — в день по яйцу. И когда снесла семь штук, стала насиживать их.

Деревья были зелёные, на клумбах по краям пруда распустились большие яркие цветы, когда из яйца вылупился первый утёнок. Кряква была без ума от радости. Селезень тоже. В восторге он сунул голову в воду, выставил из воды хвост с завитым пером и очень долго так плавал.

За первым яичком треснуло второе, и ещё один утёнок запищал в гнезде. К вечеру вывелся последний, седьмой птенец. Кряква тут же решила устроить детям первое купание. Она важно прошла к краю мостика и стала глядеть, как утята, словно коричневые комочки ваты, легко опускаются на воду.

И тут чуть не случилось несчастье. Седьмой утёнок сбросил с себя только часть скорлупы, а часть — прилипла к его хвостику. И когда он, не желая отставать от братьев и сестёр, тоже оказался в пруду, в скорлупу набралась вода. Утёнок стал тонуть. Но селезень был начеку, он нырнул, расколол клювом скорлупу и вытолкнул утёнка из воды. У кряквы от пережитого страха, от радости, что всё обошлось благополучно, выкатились слезинки из глаз.

Кряква и селезень начали учить своих детей. Первым уроком должно было стать плавание. Но утята и без того хорошо плавали. Тогда селезень с согласия кряквы первым уроком сделал знакомство с кормушкой. Утята быстро набили зобики, и родители, радуясь такому успеху, поставили всем семерым по пятёрке. Конечно, не в дневники, у уток дневников нет. Они поставили им пятёрки мысленно.

Дни проходили за днями. Утята росли. Вместо пуха их теперь покрывали гладкие коричневые пёрышки. У мальчиков-утят на зависть утятам-девочкам, перья в хвостах завились колечком.

Когда утята стайкой уплывали подальше от мостков, селезень шёпотом спрашивал крякву:

— Будем ли мы учить их летать? Посмотри, какие крепкие перья выросли у них на крыльях.

— Ты с ума сошёл! — шипела кряква. — Зачем? Куда лететь от такого благополучия? Будь это в